Снова еду к Бате. Дорога знакома до каждой выбоины, будто вчера только уезжал. Он там, на краю города, в панельной хрущёвке, которую не покидал все эти годы. Помню его руки – шершавые, в мазуте и мозолях, такими он подкидывал меня в детстве. Таким он и остался – суровым, молчаливым русским мужиком, который никогда не жаловался и не объяснял. Просто делал, что должно.
Он стал отцом в лихие девяностые, когда жизнь ломалась и перекраивалась на ходу. Воспитывал меня так, как умел – по-советски. Это означало суровую ласку, короткие, но ёмкие фразы вместо долгих разговоров, и железную уверенность в том, что мужчина должен быть сильным. Не было сюсюканий, но была крепкая, как сталь, опора. Его молчаливое одобрение значило больше, чем любые похвалы. И теперь, возвращаясь, я везу ему не подарки, а отчёт – мол, вырос, Батя, твой сын. Не подвёл.
